Н. Клейман, видимо, прав, считая, что непосредственным импульсом к эксперименту с кадром Мозжухина явилось желание разделаться с шаблонной манерой актерского «переживания» на экране. Если зрительское ощущение жалости, радости, печали можно вызвать одним лишь монтажом, то вывод напрашивается сам собой: актер — вторич-

-31-

ная фигура в экранном действии, первична в материале кинокадра зрелищно выигрышная вещь, предмет.

Подобные идеи высказывал не только Кулешов. Их выдвигали еще Жорж Мельес и особенно Луи Деллюк. Как пишет 3. Кракауэр, «Луи Деллюк попытался поставить кино на его собственные ноги, придавая в своих фильмах особую значительность неодушевленным предметам. Если им предоставить такую роль, какой они заслуживают, утверждал он, то и актер «будет всего лишь деталью, частью земной материи» .

В этой связи Кракауэр тонко замечает, что «фактически стремление кинематографистов поднять шляпы и стулья до ранга актеров никогда не исчезало. Начиная с коварных эскалаторов, непокорных кроватей и бешеных автомобилей, фигурировавших в немых комических фильмах, до крейсера в «Броненосце «Потемкин», старой буровой вышки в «Луи-зианской истории» и убогой кухни в «Умберто Д.» по экранам прошла длинная вереница незабываемых предметов — предметов, выступающих как герои фильмов и чуть ли не затмевающих остальных исполнителей» .

Стало быть, «вещизм» Кулешова отнюдь не противоречил эстетической природе кинематографа, а, напротив, выражал некоторые ее существенные грани. Но только грани. Художественный кинематограф не может развиваться на основе изображения одних лишь предметов, какими бы выразительными они ни были; он неминуемо обращается к живым исполнителям. Это, конечно, понимал и Кулешов. Однако его взгляды на соотношение актера и предметов в игровом кино противоречивы, в них нелегко отделить пшеницу от плевел.

Борясь с псевдопсихологизмом салонных мелодрам, третируя разных «королей» и «королев» экрана, Кулешов нередко вместе с водой выплескивал и ребенка. Он начал в принципе отказывать кинематографу в праве и необходимости художественно воспроизводить «диалектику души» на экране. Это, дескать, чистая литературщина, да и к тому же чуждая революционному зрителю. Последнему, полагал Кулешов, нужен совсем новый герой, сильный, смелый, ловкий, волевой, энергичный. Без каких-либо рефлексий.

-32-

Сама по себе идея о необходимости нового экранного героя, высказанная Кулешовым одним из первых в советской кинематографии, была очень и очень актуальной. Но, к сожалению, она не получила серьезного обоснования как в трудах, так и в фильмах Кулешова и была подавлена его стремлением лабораторно-экспериментальным путем выявить специфическую природу киноискусства. Возникало странное противоречие. С одной стороны, Кулешов подчеркивал первостепенную роль реальной вещи на экране, «правильно заснятого» кадра и монтажной организации в фильме, с другой — он говорил о новом герое, образ которого можно создать лишь с помощью живых исполнителей, то есть специально подготовленных натурщиков; актеров же Кулешов отрицал, поскольку они заражены театральностью и не знают кино.

Снова отметим рациональное зерно в рассуждениях Кулешова. Его непримиримая критика старой актерской школы в русском кино была в основном справедливой. Его желание создать новую, истинно кинематографическую школу было вполне оправданным. И многое в его концепции натурщика, коим он предлагал заменить актера, не потеряло своего значения по сей день. Да, киноактер должен отлично знать технику и специфику кино. Ему необходимо в совершенстве владеть своим телом, мимикой, жестом. Работа на экране предполагает особую свободу, естественность и пластическую выразительность. Внешний облик исполнителя (типаж, как тогда писали) несравненно теснее связан с драматургическим содержанием роли в кино, чем в театре. Правильны были и рассуждения Кулешова о необходимости добиваться органичного единства — ансамбля — всех исполнителей в фильме. Кино не терпит «ячества», оно искусство коллективное. Кулешов с огромным вниманием и заботой относился к своим ученикам, видя в них единомышленников, друзей, помощников, которые, однако, никогда не должны терять собственного лица, своей индивидуальности.